Апрель с разрушительной силой упал на город, накрывая людей весенней эйфорией, выжигая белым солнечным молоком черные буквы на рекламных баннерах, растянутых над дорогой. Период, когда город тонул в снежной каше и лужах, глубину которых можно было измерить только наступив в нее, уже прошел. В этот раз к пятнадцатому апреля было даже слишком тепло, поэтому я уверенно шагала по высохшему асфальту парясь в застегнутой теплой куртке с идиотской мохнатой пчёлкой на спине.
Мне восемь.
На мне любимые высокие белые кроссовки «Reebok», которые неизвестно от кого достались. Они были прилично мне велики и местами даже потрескались от старости, но это было не так уж и важно, поскольку мама разрешала мне одевать их на теплый носок, а это означало, что я имею возможность поносить их подольше.
Быстрым шагом протащив через пешеходный переход к остановке, мама улыбнулась мне, и мы остановились около киоска в форме телефонной трубки, где раньше (если мне не изменяет память) можно было пополнить баланс или купить карточку для этих же целей.
Киоск простоял довольно долго, и большую часть времени в нерабочем состоянии. Возможно поэтому именно он отпечатался в моей памяти, и помню я его только благодаря тому, что он прожил долго. Он - напоминание того, что у меня было прошлое, и это прошлое - мое, и ничье больше.
В воздухе витал кислый запах подсыхающего асфальта, бензина и мимолетный, нежный – пробивающейся зелени. Транспорт сновал так же бешено, как поджаривал беспощадный весенний свет и я с равнодушием взирала на довольные лица прохожих.
Весна. Две тысячи третьего. Я так и не поняла, почему все были так счастливы, и куда это пропало спустя столько лет.
Мне восемь.
На мне любимые высокие белые кроссовки «Reebok», которые неизвестно от кого достались. Они были прилично мне велики и местами даже потрескались от старости, но это было не так уж и важно, поскольку мама разрешала мне одевать их на теплый носок, а это означало, что я имею возможность поносить их подольше.
Быстрым шагом протащив через пешеходный переход к остановке, мама улыбнулась мне, и мы остановились около киоска в форме телефонной трубки, где раньше (если мне не изменяет память) можно было пополнить баланс или купить карточку для этих же целей.
Киоск простоял довольно долго, и большую часть времени в нерабочем состоянии. Возможно поэтому именно он отпечатался в моей памяти, и помню я его только благодаря тому, что он прожил долго. Он - напоминание того, что у меня было прошлое, и это прошлое - мое, и ничье больше.
В воздухе витал кислый запах подсыхающего асфальта, бензина и мимолетный, нежный – пробивающейся зелени. Транспорт сновал так же бешено, как поджаривал беспощадный весенний свет и я с равнодушием взирала на довольные лица прохожих.
Весна. Две тысячи третьего. Я так и не поняла, почему все были так счастливы, и куда это пропало спустя столько лет.
я быстренько отковыряла радостно шлопнувшуюся на колени челюсть, и поскакала искать инфу в инете, что дало еще более плодородную почву для жедания это посмотреть. Лютый пиздец с приключениями, минималистичные пейзажи и костюмы, серьезнве строгие лица, и... МИРОНОВ. 
на непонятную тему в мою сторону, честно говоря, в некотором роде меня разочаровывают. Ничего удивительно, когда это очники-первокурсники, которые только покинули школу и еще не перестроились на другую систему, и другое, когда это люди уже старших курсов или другие заочники. Как по мне, так это какая-то дикость. Конечно, можно развести бесконечный разговор о том, что понятия красоты относительные, и что телки с тонной штукатурки на ебле тоже, в общем-то, очень мерзкие, только это не воспримется так, как воспринимаюсь в общем и целом я. Если вообще воспримется, конечно.
